По мнению мастера, существует особое графическое мышление, концентрирующее внимание человеческого сознания на емком стержневом моменте, отбрасывающем все второстепенное. Он один из немногих графиков, который расширил и обогатил метафоричность якутской графики, прорвал пространство Севера особым видением.
Потеряв в детстве своих родителей, он рано повзрослел. Но уже тогда чувствовал непонятную силу — тайну окружающей природы. Здесь, в Мындагае, в долине реки Амги, жил легендарный Улуу Кудангса, жили в памяти народа легенды и предания. Словно сама природа рассказывала ему о загадках горы Тэйэр Хайа. Почему ее так называли и говорили о ней шепотом? Не понимая тогда некоторых архаических слов олонхо, он с удовольствием слушал олонхосутов. Запомнились ему и рассказы учителя якутского языка и литературы, который, несмотря на запреты того периода, говорил им о Платоне Ойунском, об Алампа, о поэте Арбита, Алтане Сарыне.
Окончив Якутское художественное училище в 1957 году, Мунхалов поступил в Московский художественный институт им.Сурикова. Этот год был эпохальным для Якутии — она впервые участвовала в Днях культуры и искусства в Москве. А Москва впервые встречала молодежь всего мира на Всемирном фестивале молодежи и студентов.
С другой стороны, в художественной среде второй половины 50-х годов начался перелом в сторону демократических преобразований культуры. Так, на I съезде Союза художников СССР выдающиеся деятели искусств громко заявили об обновлении современного искусства. Характерная тенденция того периода отразилась в понятиях «поединок взглядов», «классовая непримиримость», в проблеме «новое и старое» в творчестве художников 50-х и 60-х годов Б.Иогансона, В.Мухиной и других корифеев советского искусства. В этом русле начали свой творческий путь молодые тогда живописцы Якутии Афанасий Осипов и Михаил Лукин, которые к тому времени закончили Суриковский институт.
Молодой Мунхалов был в гуще московских потоков. В студенческой среде поговаривали о каком-то «бунте» студентов, прошедшем в Москве, инициаторами которого были суриковцы и студенчество МГУ. Ректорат института был взбудоражен событием, студенты не могли стоять в стороне в ожидании перемен. В истории XX века об этом периоде говорят как о «хрущевской оттепели».
Потом начались дебаты «физиков и лириков». Поэты-барды вышли на площади Москвы, читали свои стихи молодые Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Окуджава, Ахмадулина. После 1957 года в столицу приезжали различные зарубежные выставки. Молодого Мунхалова больше всего потрясли мексиканская графика, монументальность Сикейроса, тонкие гравюры Фаворского и Дюрера, он посещал не только музеи, но и филармонии, театры, полюбил картины Святослава и Николая Рерихов, особенно Гималайские серии.
Афанасий Петрович вернулся в Якутию одновременно с другом Валерианом Васильевым. «Тогда мы с Валерианом не думали о сложностях жизни, — вспоминает художник. — Мы готовы были творить чудеса, «прорываться в космос», нас сразу поддержали и на родине, и в Москве, все выходило как бы само собой, причем быстро, легко и неожиданно. Мы ощущали пульс времени, ответственность за профессиональное искусство. Якутская графика совершала турне по городам России, Прибалтики, ГДР и Чехословакии. В кругу семьи я оставался всего по два-три месяца в год, остальное время был в командировках: Север, Вилюйская ГЭС, дача «Челюскинская», первый и второй потоки, открытые диалоги, общение и профессиональный рост. В ритме жизни мы моментально «повзрослели». А потом Валериана не стало…».
Работы Мунхалова в 70-х годах стали предельно сжаты, лаконичны, как напрягшаяся струна, и местами даже предельно рациональны. Однако мысли, затронутые в линогравюре «Думы якута», продолжают волновать зрителя как произведение вневременного характера. Как человек мыслящий и чуткий, Афанасий Петрович верен прежде всего традициям классического реалистического искусства. Формализм, в его понимании, отталкивается от внешней формообразующей сущности явления и внутренне подчеркивает в человеке игнорирование многомерных форм жизни. Человек за определенный отрезок времени должен понять себя и саморазвиться, и в этом плане искусство — один из пу¬тей духовного самосовершенствования.
«Жизнь — это тот источник, через который человек должен пройти, постоянно обновляясь, находя стимул для развития, — говорит график. — В молодости я собирал старинные изделия якутских мастеров, отыскивал их в заброшенных амбарах и балаганах и со временем понял, что они несут глубинную информацию о человеке, который создал и пользовался этими предметами, и если я брал вещь, то совершал определенные ритуалы. Поэтому, возможно, в народе в старину говорили, что изделия народных мастеров обладали понятием «иччилээх улэ», «вещь, обладающая душой». Я верю в возрождение человека, в веру в себя, и не только через религию, а скорее через искусство, через внутреннюю красоту, гармонию с самим собой, с природой, с человеком. Через универсальные поиски гармонии человечество достигнет любви, света и Бога. И хотя будущее, очевидно, принадлежит синтетическим видам искусства, а графика на современном этапе ушла на второй план и терпит период спада, я верю, что она обязательно возродится».
Ия ПОКАТИЛОВА,
искусствовед.