В октябре в бельгийском Брюгге прошла выставка «Искусство Арктики-2017. Кочующие свитки». Об этом проекте, где были представлены работы Туйары Шапошниковой, Ольги Рахлеевой, Михаила Старостина, Марианны Лукиной, Надежды Ивановой, Ольги Монастыревой и моей собеседницы Анны Петровой-Кэрэhит, было много публикаций в якутских СМИ. Выставка проходила в городском культурном центре «Meersenhuis», в историческом центре города, который входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Куратором проекта выступила наша землячка — художница и галерист Ольга Монастырева, живущая в Бельгии.
Любая художественная выставка – это диалог разных взглядов и культур, невидимый пласт разнообразных связей между произведениями и зрительским восприятием, которые в конечном счете формируют новые представления и смыслы. О том, как была принята выставка западным зрителем, мы поговорили с художником, кандидатом искусствоведения, заведующей кафедрой дизайна АГИКИ Анной ПЕТРОВОЙ.
Думаю, что это только попытка осмысления современного якутского искусства, которое с выходом в большой культурный контекст нуждается в новом описании. Существование в родной и привычной нише не ставит перед художниками проблемы восприятия. Работает сама инерция восприятия, которая сформировалась в нашей культурной среде, и зритель без труда считывает художественный язык якутского искусства. Но то, что в домашних условиях кажется ясным, понятным и даже фундаментальным перестает им быть, попадая в общемировой контекст. Что представляет собой якутское искусство в глазах Другого и среди огромного множества художественных течений и тенденций? Наверное, это главный вопрос, возникающий в связи с выходом в мир. Об этом и другом мы поговорили с Анной.
— Аня, давай начнем с современного бельгийского искусства. Что интересного открыла для себя?
— В Антверпене мы попали на крупный фестиваль Art Fair, где были представлены европейские галереи. Поскольку каждая галерея — это определенная ниша на художественном рынке, то она представляет наиболее интересных для себя художников и работы. Но нас не покидало чувство пустоты, которое преследовало еще во Франции. Оно ощущалось и здесь. Это бесконечное копирование микки маусов, героев поп-культуры. Очень много поп-арта, и такое ощущение, что все эти эксперименты не дотягивают до какого-то желаемого результата.
Там не было представлено классическое искусство. Только наша землячка Женя Баракина, живущая в Бельгии, выделялась на этом фоне. Ее представляла одна из галерей, которая специализируется на качественных реалистичных произведениях. Женя говорит, что в Бельгии микки маусы не прокатят, потому что это уже другой контекст, который не очень приветствуется. Микки маусов привезли французские галереи, специализирующиеся на поп-арте. Их было очень много.
— Но тем не менее это престижный фестиваль, где представлен весь срез современного европейского искусства?
— Да, это очень престижный фестиваль. Но там есть такой момент, как увлечение прошлыми стилями, экзотикой. Была интересная скульптура. Она у них небольших размеров. Масштабов нет, как у нас.
— Я это заметила в Японии. В Токийском музее современного искусства в полупустом зале стоят такие маленькие скульптуры, как бы потерянные в большом пространстве. Если говорить о микки-маусе, то в японском искусстве достаточно своих «микки-маусов». Вся эта культура аниме, манго, мультяшности является частью современного искусства, дизайна. Причем у них это очень популярно. Говорю о Японии, поскольку искусство, дизайн этой страны дали много пищи для размышлений.
— В Москве мы ходили на выставку Такеши Мураками. Была огромная очередь в музей «Гараж». Этот художник сделал себе имя на находках второй культуры. Он сумел актуализировать какую-то сторону второй культуры, которая очень демократичная, понятная, доступная и ясная. Ведь многое зависит от этого. У нас иногда бывает такое понимание искусства, что оно для отдельных людей, для тех, кто подготовлен или профессионально это развивает. Но вот такое открытое, демократичное, понятное всегда популярно. А в целом повторы – повторы и бесконечные самоцитирования. Это ощущение не покидает меня в Европе.
— Мне кажется, их искусство давно срослось с индустрией моды, дизайна и вообще повседневности. Поскольку у нас нет таких индустрий, то искусство у нас отдельно от всего. Мотивы и стиль подобный Мураками, можно увидеть в разных мелочах дизайна на токийских улицах, в рекламе, товарах. Японская мода и стиль тяготеют к элементу игры, несерьезности. Я хочу сказать, что в этих культурах влияние искусства на повседневность очень сильно. У нас искусство большей частью в музеях и выставочных залах. Я говорю вообще о России.
— Я тоже так считаю. Мы с девочками там говорили, что у них тысячелетняя история и они очень много смыслов успели пережить. А мы еще новички во многом. Но мне кажется, что время не так сильно влияет. Я перестала верить в хронологию. Миры схлопываются, а хронологии нет. Очень трудно разобраться в том, что происходит сейчас. Объяснить, определить для себя все эти процессы. Раньше была какая-то закономерность, за которую можно поручиться. Сейчас все осталось прежним, но мир то наш исчез.
— Якутский мир?
— Да. Я чувствую и знаю, что произошли очень сильные перемены и они страшно влияют на нашу жизнь, раскручивают все. Действительно, мир схлопывается, исчезает, и ты уже не тот. Это как поезд времени, если он уходит, то он уходит весь.
— Если вернуться к вашим свиткам, что-то новое ты для себя открыла, когда увидела их в бельгийской галерее? Как они воспринимаются в другом культурном пространстве?
— Мне кажется, стала острее ощущаться разница эстетического восприятия. У зрителей было некоторое удивление, когда мы рассказывали им о смысле работ. Человек, когда распознает в работе что-то знакомое, созвучное своему, то он радуется. Процесс узнавания говорит, что да, я думаю правильно. А там были такие моменты, когда они вообще не понимали. Слишком абстракты были для них некоторые моменты. Например, они спрашивали о моей работе «Полет», где в трансцендентном пространстве птицы летят. Полотно как бы расчерчено элементами, похожими на орнамент, и в этом есть определенная упорядоченность. Они спрашивают – почему так? Я им объясняю – куда бы мы ни летели, мы не можем оторваться от того, кто мы есть. Даже если мы будем стремиться перешагнуть через что-то, то мы все равно останемся теми, кто мы есть. Речь шла о культуре.
Я не скажу, что они совсем не понимали. Для них было странно — почему именно летящие птицы? Птица — это же душа и все, что связано с небом. На глубинном уровне для меня человек, который живет в том пространстве, ассоциируется с птицей. Это символ души. Поэтому мне легче об этом говорить через понятные для меня символы. Некоторые вообще ничего не знают. Ни скифов, ни якутов тем более.
— Какая публика приходила на выставку?
— Брюгге — это туристический город, и туристы там со всего мира. Мы со своей выставкой находились в муниципальном культурном центре. Но однажды пришли венгры и сказали — мы это знаем. Они увидели работу «Кимтэн кииннээх, хантан хааннаах» и говорят – это же наше, наш орнамент. Конечно, это меня поразило.
Оля Монастырева на выставке дежурила постоянно. Поскольку она владеет языком, то многое объясняла посетителям. У них возникали вопросы на уровне образов и символики. Причем они совершенно не обращают внимания на технику. А когда раскрывается идейный смысл, то меняется восприятие работы. Было видно, что для них эти работы непривычные. Это такое искусство, в котором есть и «под», и «над» и еще четыре дна. Чтобы дойти до смысла, надо много в себе нести и понимать. Они наполнены символами, и чтобы адекватно их считывать, мне кажется им приходилось трудиться.
Их поражали наш холод и масштабы. Бельгия меньше Горного улуса. Они вообще не понимают, что есть такие расстояния и что можно из одного населенного пункта до другого добираться несколько суток.
— Хотя мы сами не всегда это ощущаем, живя в Якутске.
— Даже в Якутске — это не те масштабы, которые там. Я понимаю, что это все можно объяснить такими вещами, как затесненность пространства. У них очень мало земли, ее реально не хватает. Но там такое взаимоотношение пустого и заполненного, полезного пространства и пространства свободного, которое еще часть хаоса. Мне кажется, они достигли в этом идеала. Настолько они умеют это пространство использовать, сделать его эффективным для жизни. Поражает буквально каждый кусочек земли. И главное — какая культура материала. Это стремление к преобразованию, но к преобразованию, которое продуманно намного вперед. Не так как делаем это мы. Мы сделали, получили результат и хорошо. А у них на три-четыре шага вперед все продумано.
— Это всегда восхищает, когда бываешь в Европе. Во всем, что они делают есть уважение к месту, к людям, к своему ремеслу. А я сегодня опять прочитала о народном бюджете. Стоит ли выделять деньги на арт-объекты, обустройство городской среды непрофессионалам? Тем более, что на эти суммы ничего приличного не сделаешь.
— Да, там маленькие деньги. Нас иногда ругают, что мы не участвуем в этом проекте. Я сегодня ехала в автобусе, и… ладно неряшливый город, но насколько у нас все совершенно бездарно используется.
— Обычное состояние после заграницы.
— Нет, я уже привыкла. У меня прививка есть от этого. Правда, как прилетела в Москву, то почувствовала в воздухе такую тревожность, настороженность. Я сразу чувствую, насколько все несчастные. Господи, думаешь, такое пространство, столько земли, богатства. А уровень несчастности и тревоги чувствуешь прямо в воздухе.
Пока ехала автобусе увидела, как сделали ремонт. Какое-то помпезное сооружения, но тут отломано, там обшарпано, все повыбивали, да и ремонт такой… Ну почему так?! Дело даже не в том, что некрасиво. Элементарно можно было сделать все качественно с самого начала. Или отремонтировать, как только что-то сломалось. Никто ни на что не обращает внимания.
— Ну, у нас опыт проживания в городе небольшой. По-моему, Якутск стал более-менее городом в советский период с появлением каменного домостроительства, со всей инженерной инфраструктурой, асфальтированными дорогами. Видимо еще сто лет понадобится, чтобы стать по-настоящему комфортным и красивым городом.
— Брюгге около двух тысяч лет. У нас там экскурсия была, и девушка-гид рассказывала, что бельгийцам свойственно сочетание меркантильности, житейских интересов и в то же время духовности, которая детерминирована с церковью. Эта духовность очень привязана к житейской жизни. Они очень материалистичны, и это хороший материализм. Мы еще с советских времен привыкли к какому-то отрицательному отношению к материальности.
Интересно, что в Брюгге очень много богаделен. Как правило их строили меценаты, которые делились частью своего двора, выстраивали эту богадельню и там могли размещаться одинокие старики, неимущие. В Брюгге никогда нельзя было просить милостыню. Изначально это был богатый город, и попрошайничество считалось грехом. Все бедные и сирые жили в богадельнях. Причем вся центральная часть города состоит из таких богаделен. Меня это удивляет. Для них это очень естественно, что, если они обеспечены, то должны помогать нуждающимся.
— Кстати, насчет церкви, которая захотела приобрести твою работу. Как это произошло?
— Во время выставки к Ольге (Ольга Монастырева) подошли католики и сказали, что хотели бы иметь эту работу («Хантан хааннаах кимтэн кииннээх»).
— Я так поняла из публикаций, что они уловили тему про мигрантов. Название им что-то подсказало?
— Я говорила в более широком смысле про проблемы в Европе. Имела в виду не беженцев с Ближнего Востока, а миграционные процессы вообще. Потому что очень важно в эту глобализацию думать о том, кто мы. Вообще, важен сейчас этот вопрос или нет? Оля объяснила им смысл работы. Видимо, они такие же вопросы задают себе. И скорее всего подыскивали работу, которая была бы приемлема для их церкви. Может быть, они искали нетривиальный подход в поиске автора. Я не скажу, что я такой гениальный, интересный художник. Выбор был продиктован их желанием. Когда я их спросила – понимают ли они смысл этой работы и почему именно это? Они ответили, что уловили смысл и находят очень много созвучного для себя.
В Брюгге я нашла понимание себя. Потому что у них очень свободное отношение к прошлому. Их прошлое постоянно с ними. Они не стремятся к его преобразованию. Это видно в их отношении к материальной культуре. Все эти вещи, антиквариат…
— История и жизнь вещей — твоя любимая тема.
— Да. Сколько лет их цивилизации, культуре, и все это с ними живет. Причем чем старее, тем ценнее. Это материальное изобилие создает ощущение, что ты находишься в прошлом и ты этим можешь пользоваться.
— И очень жесткое законодательство в отношении старой архитектуры. Собственник такого жилья не имеет права ничего переделать. Даже скарб не увидишь на балконе.
— Они очень четко все это прослеживают. И потом у нас вкус немного специфический. Мы тяготеем к большим домам. Это совершенно нерентабельно. Зачем строить такие большие дома? Если можно комфортно жить в нормальном для себя пространстве. У нас гигантомания. Тот же Эрнст Неизвестный не мог ужиться в Европе. Он уехал в Америку, потому что в Америке тоже гигантомания, как и в России. Очень многие скульпторы говорят, что в Европе тесно с точки зрения масштабов.
Мы побывали в Антверпене – мировой столице алмазов. Он очень отличается от Брюгге, как и Гент. Гент более живой, демократичный. В Антверпене смесь современного с прошлым. Погуляли в алмазном квартале, где довольно много синагог. Они работают с утра до позднего вечера, и тут же ходят в молельные дома. Там рулят европейские евреи, которые превратили Антверпен в очень богатый город. Но он не такой ухоженный, как Брюгге.
В целом Фландрия отличается ухоженностью и упорядоченностью от Валлонии – южной части, где попроще. Это более французская область, и более демократичная. Фламандцы, как каталонцы, очень стремятся к независимости. Потому что Фландрия кормит Валлонию. Там туризм, морские порты, фламандская рабочая сила признана одной из самых дисциплинированных, высокоэффективных и квалифицированных в мире. Они очень-очень богатые. В правительстве Бельгии обсуждается закон о гарантированной зарплате для любого гражданина страны. Ты можешь не работать, но будешь получать гарантированную зарплату. Мы спросили – зачем нужен такой закон? Оказалось, что это нужно богачам и они пробивают этот закон. Они хотят делать большой бизнес, и чтобы никто не путался под ногами, они готовы за это платить. Зато у них будут развязаны руки, и они будут делать еще больше денег. Быть гражданином Бельгии сейчас – это конечно круто. Понятно, что очень жесткие законы с получением гражданства. В том же Брюгге живут всего 11 тысяч человек, а вместе с пригородами — 22 тысячи.
— Можно только позавидовать бельгийским художникам, если примут такой закон. Наверное, каждый мечтает отдаться творчеству и не думать о зарабатывании денег.
— Не говори. Завидую людям независимым в этом смысле. Иногда так хочется все бросить и уйти в творчество.
Источник: Елена ЯКОВЛЕВА. Фото из личного архива Анны ПЕТРОВОЙ.